Олег Куваев

Баклаков ставил на плитку чайник, заваривал чай в консервной банке. Тихо потрескивала спираль на плитке, за окном шуршал снег, и струи его при порыве ветра беззвучно скользили по стеклам.

Самому Кьяе ничего не требовалось, кроме табака, чая, сахара и иногда спирта.

Единственно, что хотелось, – жить еще три тысячи лет вот точно так: в трудной своей работе, а потом отдыхать среди своих ребят, пить вино, петь свои песни и знать, что завтра опять будут та же работа и свои в доску парни вокруг.

Адька лежал на горячей ракушке и думал о том, что хорошо бы закрутить роман с акробаткой. Чтоб потом в дождливые дни в палатке предаваться воспоминаниям, а уж совсем потом, на склоне лет, тоже предаваться воспоминаниям о полноценно прожитой жизни, где были работа, опасности, женщины и вино. Жизнь мужчины.

Как впоследствии выяснилось, жизнь кудрявого Ми-хи равнялась по простоте равнобедренному треугольнику. Одной стороной его жизненного треугольника являлась работа, вернее добывание денег, второй – добывание любой жидкости, содержащей алкоголь. В добывании того и другого Миха достиг невероятной терпеливости. Третьей стороной его жизненного треугольника являлась сама Михина жизнь, как мостик, перекинутая через поток денег и алкоголя, теперь уже уходящая к закату, и потому о Михе много говорить не стоит, может быть, стоит только добавить, что он был честен. Этим добрым упоминанием можно отметить его могильный камень, если, конечно, у других людей, лучше знавших его, не найдется что-либо еще более существенное.

Верхушки лиственниц взорвались кровью, на теневой стороне реки рождалась пленка тумана. И в ушах у меня стоял задумчивый голос: «Во всяком человеке – Человек с большой буквы. Иногда его трудно извлечь, иногда невозможно, но пробовать нужно всегда. Запомни это на всю жизнь, инженер».

В этот миг ты чувствуешь себя частью тесного мира, где отвечаешь за все и за всех, а все за тебя, что бы там ни стряслось вчера или завтра.

Одинокий буддийский монах под дырявым зонтиком — это я.

Давай, Саша. Кофе с коньячком. Изобрази аристократа, — сказал Бардыкин.

Чтобы в минуту сомнения тебя поддерживали прошедшие годы, когда ты не дешевил, не тек бездумной водичкой по подготовленным желобам, а знал грубость и красоту реального мира, жил как положено жить мужчине и человеку. Если ты научился искать человека не в гладком приспособленце, а в тех, кто пробует жизнь на своей неказистой шкуре, если ты устоял против гипноза приобретательства и безопасных уютных истин, если ты с усмешкой знаешь, что мир многолик и стопроцентная добродетель пока достигнута только в легендах, если ты веруешь в грубую ярость твоей работы — тебе всегда будет слышен из дальнего времени крик работяги по кличке Кефир: «А ведь могем, ребята! Ей-богу, могем!»